«Кто это у нас такой пораненный»: гневная колонка журналистки с ДЦП о косых взглядах и доступной среде

Мне почти 25 лет, у меня ДЦП, и я хожу с тростью. А еще работаю журналистом и живу одна уже несколько лет. Я регулярно выслушиваю очень нужные (нет) замечания и советы от незнакомцев. Таких случаев хватило бы, наверное, на целый сборник. Но начну с колонки и объясню (исключительно на своем примере), почему помогать насильно иногда хуже, чем оставить в покое.

Сколько себя помню, родители всегда приучали меня к суровой жизни в российских реалиях. С разбитыми дорогами, неудобными лестницами и лифтами, которые есть далеко не везде.

Первые два года я училась в спецшколе (это было еще до тьюторов и адаптивных программ, в начале 2000-х). Туда брали только ходячих детей. И родители поставили передо мной цель — научиться ходить до того, как мне исполнится семь.

Попутно с постоянными тренировками и реабилитациями мама с папой объясняли, что помогать мне смогут не всегда. Поэтому заставляли (да, порой именно заставляли) меня делать всё самостоятельно. Это одна из тех вещей, за которые я благодарна им до сих пор.

Мама, когда таскала меня на занятия в очередную больницу или санаторий, говорила: «Не пойдем в лифт, пойдем по лестнице. Лифт, доча, будет не везде» (словом, спустя годы ничего не изменилось). И мы шли по ступеням. Долго и сложно. Иногда мы обе плакали. Когда становилось совсем тяжело, мама закидывала меня на плечо и несла, сколько хватит сил.

В первый класс я пошла с огромными розовыми бантами. До сих пор помню, как они давили на голову. А как я шла «короткими перебежками» (так говорил папа) от стены до стены — уже нет. Но семейный архив помнит всё.

В своем классе я ходила хуже всех остальных детей. Только меня учительница водила за руку до столовой и обратно.

В восемь лет мне сделали первую операцию, ходить стало легче. Тогда родители посчитали, что я могу пойти в обычную школу рядом с домом, где учился мой старший брат.

И тут я, совсем малявка, впервые поняла, что такое общественное порицание. Родители других учеников, педагоги, соседи и знакомые — все, кого ни спрашивали, считали своим долгом поинтересоваться у мамы с папой: «Ну куда, куда вы ее потащили? В какую обычную школу? Она ходит хуже всех».

В новой школе у меня была замечательная учительница и такие же одноклассники. Никто меня не обижал, и друзей было много. Мне очень повезло, особенно хорошо я понимаю это, уже будучи взрослой.

Годы средней школы прошли спокойно. Разве что мне сделали еще несколько операций, а еще в какой-то момент мне пришлось взять в руку трость. Поначалу она была жутко неудобной и мешала жить, но позже мы подружились.

Трость стала частью моего образа, характерной деталью, поводом для шуток, в конце концов. Кстати, к ним я отношусь хорошо и упражняюсь в самоиронии гораздо успешнее, чем в приседаниях, например.

Нормальное отношение закончилось в десятом классе, когда я решила поступать на журфак. От этого уже и родители были не в восторге: «Какая журналистика, там же ходить надо быстро, репортажи делать. Куда тебе?»

То же самое говорили все родственники и учителя почти беспрерывно. Меня регулярно вызывала к себе завуч, женщина статная и гордая. При ней всегда хотелось выпрямиться и заткнуться (на всякий случай). И я выслушивала, почему журналистика — не для меня.

— Такая динамичная профессия. То тут, то там. У меня вот дочка пробовала — не пошло. А тебя как в редакции воспримут, думала? Да любой редактор высмеет.

Когда я на третьем курсе пришла в известный в Алтайском крае медиахолдинг «Алтапресс», смеха не слышала. Может, у меня не только с опорно-двигательным аппаратом проблемы. Но за три года там мы с редактором Евгением Бобровым смеялись только вместе. В топе была шутка про бадминтон: «Если будем играть, за воланчиком бегает Аня».

У издательского дома установили поручень специально для меня. Так один человек разом сделал больше, чем целая команда чиновников. Но о них немного позже.

В «Алтапрессе» я часто ездила в сёла края — рассказывать о людях с тяжелой судьбой. О мальчике, который погиб в Волчихинской ЦРБ буквально за несколько часов. О бабушке из Шипуново, которую оштрафовали за дискредитацию ВС РФ — за стихи в «Одноклассниках». И про много кого еще.

Но всякий раз, приезжая к незнакомым людям, я видела их удивленный взгляд. Некоторые пытались его скрыть из вежливости, а некоторые говорили прямо в лоб: «Ну что ж вы сразу не сказали!» Неловко было всем. Сказать что?

Что я с инвалидностью, но работаю? Какое отношение это имеет к делу — никакого. Сказать, что мне нужна помощь, — обычно нет, не нужна. Но если вдруг, то я попрошу. Но орать о своем диагнозе не буду. Это как про цвет глаз заявлять: «У меня зеленые». Однако на это никто не удивляется и не спрашивает: «А почему так?»

А сколько раз меня просили «посидеть вот здесь» вместо того, чтобы куда-то идти и смотреть на происходящее своими глазами. Пфф, классика.

Я научилась поворачивать обстоятельства в свою пользу и опрашивать по теме даже тех, кто решил мне помочь. Держась за руку, человек лучше раскрывается перед незнакомцем, пусть даже у него и удостоверение журналиста.

Конечно, так везет не всегда. Я сталкиваюсь со множеством трудностей, равно как и мои коллеги. Только скептицизма в мою сторону побольше. Иногда и от самих коллег.

Однажды я с коллегой-фотокорреспондентом отправилась в пресс-тур от регионального МЧС по теме ежегодного паводка. Точнее, подготовки к нему. Спасатели показали, как вызволяют из ледяного плена людей, какое оборудование используют и так далее. Надо было много ходить. Одна из моих коллег искренне удивилась и спросила у фотографа: «А почему она поехала?»

Было множество других подобных эпизодов. Но расскажу, пожалуй, про самые яркие. Из недавнего — пресс-конференция главы алтайского Минздрава в правительстве.

Несколько лет назад возле лестницы у правительства была кнопка помощи, как раз для людей с инвалидностью. Зимой она пригодилась бы мне особенно, потому что идти по скользким ступенькам просто невозможно. Буквально невозможно.

Кнопку помощи заклеили скотчем. Мне помогал подняться прохожий, предварительно спросив о том, нужно ли это. И о том, как это сделать правильно. Редкий пример адекватности. Этот незнакомец, сам того не понимая, обскакал всех, кто хватает меня на улице за руки, желая помочь или голосит «ой-ой-ой», когда я иду по ледяной дороге. Таких участков у нас в городе полно. Но мэрия ежедневно отчитывается об успехах городских служб в борьбе с гололедом.

Недавно моя коллега из Новосибирска Александра Бруня поделилась, каково это — передвигаться по зимнему городу со сломанной ногой. Так вот, примерно никак. В Барнауле ситуация почти такая же.

В самых смелых журналистских мечтах я прошу главу алтайского «Автодора» проехать на коляске по улицам краевой столицы. С тростью все-таки легче. Добавьте сюда отсутствие нормальных пандусов и перил у многих общественных зданий, и готово — миссия по изоляции людей с инвалидностью выполнена. Живи как хочешь. Лучше сиди дома. Так дома и сидят 174 тысячи человек с инвалидностью. Это последние данные соцзащиты Алтайского края.

А если не согласен сидеть, будешь слушать чьи-то ненужные реплики и думать: как подойти, как подняться, как встать, если упал.

И снова про правительство. После той самой пресс-конференции, на которую я еле добралась, представитель главы Минздрава Алтайского края спросила у меня (так всерьез, что я опешила): «Ой, а кто это у нас такой пораненный?»

Я ответила ей что-то невнятное, мол, всё в порядке. А головой понимала, что не хочу оправдываться. Но что остается? Нужно же что-то сказать. Хотя бы из вежливости. У кого-то ведь она должна быть.

Я не привыкла хамить людям или отвечать злом на зло. Хотя, казалось бы, в некоторых случаях имею право и послать. Но не пользуюсь им. Вот пара таких случаев.

Почти пустая улица. Вдруг незнакомка, которая шла чуть поодаль от меня, развернулась и спросила: «А у вас со спиной что-то, да?»

Я вновь опешила. Мне почти 25, а я до сих пор не могу привыкнуть к подобным выходкам. Но, пожалуй, за последнее время превзошел всех таксист, который очень хотел помочь мне выбраться из машины. Объяснения, что это лишнее и я вообще-то справляюсь сама, конечно, не помогли. Мы чуть не поругались, пока он решительно не схватил меня за ноги и вытащил из авто со словами: «Какая вы вредная, девушка!» То есть больно может сделать мне он, а виновата я.

А я каждый вечер убегаю на тренировки, чтобы чувствовать себя лучше. Тут тоже находятся персонажи, которые считают себя великими советчиками.

На днях один такой спортсмен сказал мне прямо во время занятия: «Не мучайте себя, не ходите сюда. Мне вас жалко». Теперь я, встречая его, нарочно улыбаюсь во все зубы и тяну: «Здра-а-а-асьте».

В фитнес-клубе, куда я хожу, людей с инвалидностью почти не встретишь. И даже «почти» — это уже хорошо. Наверное, «почти» — уже достижение. Я себя этим успокаиваю.

Еще спокойнее становится, когда люди тянутся помочь от чистого сердца и делают так, как удобно мне, а не им, чтобы выглядеть хорошими. Когда поддерживают даже те, кого не знаешь.

— Хороших людей всегда больше, — говорила мама. Она оказалась права.